Исторически сложились и исторически же «действенны», в общем, двасовременных представления о герменевтике, которые слишком часто смешиваются, поскольку ведь употребляется одно и то же слово, а значит, предполагается одно-единственное понятие. Расхожее, но более узкое, «классическое» представление о герменевтике идет из глубины веков от теологии и филологии; другое, наоборот, универсальное, но малопопулярное и малопонятное, вышло из философско-гуманитарной революции в начале конца Нового времени, когда, как сказано в прологе романа Т.Манна «Волшебная гора» (1924), «началось столь многое, что потом оно уже и не переставало начинаться».

За счет философской трансформации первое («филологическое») представление о герменевтике не проиграло, но выиграло: мир, как встарь, читается (если читается) как «текст», но понять вот этот текст (вспомнимDasein Хайдеггера, «бытие здесь» в переводе А.В.Михайлова) – значит, выйти за его пределы на внутренние и внешние границы текста, – которые, парадоксальным образом, только и делают возможным его смысловую безграничность и бездонность. Единство текста заключает в себе и все то, что находится вне его; текст по-настоящему не объясним ни из себя самого, ни из других текстов и даже не сводим к своему контексту, с которым обычно имеет дело филолог и историк (почему, на мой взгляд, есть резон отличать от контекста «затекст»). Текст укоренен не в так называемой «интертекстуальности», но в незавершенном событии исторического мира жизни, в котором всякое вообще «речевое произведение» – реплика в диалоге, т.е. «высказывание».

...

С другой стороны, в так называемом «мышлении 68-го года» (преимущественно французском, но не только) произошла радикализация герменевтики под знаком борьбы с «герменевтикой»; это и привело (в особенности у эпигонов) к тому, что относительно продуктивная полемика с приоритетом «чужого слова», «речи другого», с авторитетом «автора» обернулась в наше время комически-жутким «беспределом интерпретаций», убийственно-самоубийственным апофеозом беспочвенности гуманитарно-филологического мышления – негласным, а иногда и гласным императивом, который мы обозначили выше как «смерть автору!». Как сказано все у того же Бахтина (в связи с Достоевским): «Бог может обойтись без человека, а человек без него нет».

...

В ХХ в. сама философия, точнее – гуманитарно ориентированная «историческая философия» (Шпет), или «философия, ставшая историей для самой себя» (А.В.Михайлов), или «философия истории философии» (П.Рикёр), – подчинена принципу и императиву «познания познанного», что означает: понять классический текст – значит исследовать и показать, каким образом и почему несовременная «речь другого» на самом деле со-временна и даже актуальна как раз в качестве «классики». Вот почему, кстати сказать, Гадамер называет двух Фридрихов – филолога Шлегеля и теолога Шлейермахера, задумавших, в момент смены философско-гуманитарной парадигмы в Германии в 1790-е годы, снова и по-новому переводить диалоги Платона, – «переоткрывателями (Wiederentdecker) диалогического принципа» – герменевтического принципа.

Герменевтическая традиция ориентирована не на паразитарное самоутверждение собственной речи за счет чужой речи, не на «производство (собственного) присутствия» в отсутствии «другого» и в отсутствии «хора», но скорее на активное, возобновляющее «понимание» авторов и авторитетов прошлого в большом времени: «ты еси». В этом смысле герменевтика отвечает лучшему определению филологии по-русски – определению С.С.Аверинцева: «служба понимания». Герменевтическая практикапротивостоит, с одной стороны – деконструктивистскому «отстранению» и «стиранию» чужого слова в «беспределе интерпретаций», с другой стороны – позитивизму с его специфической научностью, которая «мелко плавает»....

С этим связана ... практическая задача и проблема герменевтики как обучения, т.е. передачи-перевода-пересказа-перемещения когда-то кем-то сказанного, познанного, помысленного из одного времени-пространства в другое, из прошлого исторического опыта – в опыт современности и новых поколений. В этом смысле упоминавшийся основоположник современной герменевтики, философ и классический филолог Ганс-Георг Гадамер (1900-2002) назвал (в статье «О тех, кто учит, и тех, кто учится») преподавательскую деятельность «политическим поведением» (politisches Tun). Мало просто «учить», надо именно учить учиться, а это – герменевтический процесс, настолько же интересный, насколько требующий радикального замедления (а не ускорения). Сегодня (как, впрочем, и всегда) вопрос не в том, кто что читал и сколько знает «вообще себе»; вопрос в том, у кого и как ты учился и чему, собственно, научился «делать дальше». Знания, особенно в гуманитарных науках, невозможно просто взять и передать (как вещь): преподаватель – это герменевт-посредник между разными мирами жизни и смысла; «передача» – сложный двусторонний акт в ситуации «взаимной вненаходимости» здесь и теперь, где и когда даже вечные, как бы вневременные смыслы и ценности оказываются взаимно разновременными и постольку не гарантированными – как это и показал так повлиявший на современную герменевтику Кьеркегор в своих интерпретациях первоучителей европейской мысли – Сократа и Христа. Учить по-настоящему читать и переводить текст – значит работать с чужой речью и чужим мышлением.

Замечательно выразил связь герменевтики с идеей обучения-образования Гёте в одном из своих «Афоризмов и максим»: «Мы, в сущности, учимся только из тех книг, о которых не в состоянии судить. Автор книги, о которой мы могли бы судить, должен был бы учиться у нас». В ситуации профанации и коммерциализации самой идеи образования и просвещения эта мысль должна быть глубоко чужда основной массе и тех, кто учит, и тех, кто учится. Сегодня тон задает самозванство «самовыражений», и высокий «рейтинг» обеспечен скорее симулякрам «присутствия», чем герменевтике. Риторический французский тезис из 1960-х годов о «смерти автора» сорок лет спустя сделался настолько нериторической практикой порядка – как бы само собой разумеющимся императивом: «смерть автору!» «we are the real thing» («мы реальны», или «в нас все дело»), – что даже Деррида с Р.Бартом, доживи они до наших дней, вздрогнули бы… Но иначе и не может быть в условиях завершенной демократии и карикатурного обращения диалектики Просвещения в комическую жуть. Вопрос разве что в том, насколько современный субъективизм и принцип «успешности», «эффективности» и т.п. еще допускают некоторые исключения из собственного правила, из императива «we are the real thing!».

... Наконец, герменевтика как практика исследования, обучения и даже, извините, «диалога» остается неофициально востребованной в условиях информационно-коммуникативного бума постольку, поскольку сохраняется все же нужда в посредниках-герменевтах, способных не то чтобы «интерпретировать», но, собственно, внятно прокомментировать и ориентировать внешне доступные сегодня каждому знания, идеи, тексты множества новых для нас авторов, дошедших до российского читателя с опозданием на 100 или 50 лет, включая русских мыслителей, ученых, писателей. Ведь огромное число людей просто не понимают того, о чем берутся судить и учить, и даже не понимают, что не понимают.

Повторюсь: текст невозможно просто «взять и прочитать», хотя его можно сегодня легко «скачать»; за каждым текстом стоит онтологически-событийный «затекст» (в том числе и наш собственный), вне чужого и нашего собственного так называемого апперцептивного фона «понимание» не может состояться. Эти лакуны понимания и разумения и должна восполнять герменевтическая практика, как бы ее ни называть – «диалогом», «переводом», «комментарием», «герменевтикой» или как-то еще.